Взгляните, если пожелаете, на Бога из Книги Бытия:

«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы». (Здесь и далее цитируется по синодальному переводу – прим. переводчика)

Во времена наших предков вселенная была относительно небольших размеров, а земля была центром, вокруг которого вращались все небесные тела. Человек был высшим среди всех живых существ на земле. А на небесах правил намного более могущественный Бог, и именно он сделал человечество центром своего внимания, обещая жизнь вечную тем, кто повиновался его заповедям.

За исключением тех, кто понимает землю как центр внимания, а не физического местонахождения, многие до сих пор так и считают. Но задолго до начала этого столетия научный прогресс подорвал основы этой веры. Астрономия и физика показали гораздо большую теоретическую ценность модели Кеплера, поместившего солнце в центр солнечной системы, в которой планеты перемещались по эллиптическим орбитам. Само солнце было отнесено к классу обыкновенной звезды среди огромного количества других, разделённых гигантскими пространствами холода и пустоты. Геология показала, что возраст земли на несколько порядков старше, чем было указано в Библии. Палеонтология установила существование различных, последовательно развивающихся биологических видов, а не существующих в едином воплощении, как свидетельствует Книга Бытия. Адам Смит предположил, что экономические системы могут сами себя регулировать, ориентируясь на степень спроса и предложения, и, таким образом, не могут регулироваться сверху никакой центральной властью. Дарвин применил подобные концепции для объяснения причин происхождения биологических видов в мутации и естественном отборе, а не в осознанном и преднамеренном процессе. Медицина уже давно отказалась от молитвы как эффективного лекарства, а неврология, ещё в самом начале своего зарождения как науки, показала, что способности, традиционно предписываемые духу, зависят от полноценного функционирования специфических областей того серого, мясистого органа, который называется мозг.

Конечно, ни одно из вышеперечисленных утверждений не исключает возможность существования божественной сущности, которая бы проектировала мир или интересовалась нашими делами. Но такой бог, если Он и существует, неизбежно становится намного более непостижимым, нежели Он был до этого. Ведь если человечество является центральным в его плане, то нам непонятно, почему Он создал такое огромное пустое пространство вокруг нас и так много солнц, подобных нашему. И если Он управлял созданием жизни, целью которой было человечество, то трудно постигнуть, зачем этот процесс был растянут на многие миллиарды лет.

Из-за собственной ограниченности многие, по существу неспособные полностью понять цели и средства Творца, могут не обратить внимания на эти рассуждения. Но для тех, у кого хватает научного образования и склонности к рационализму, к коим конечно же относится и Говард Филлипс Лавкрафт, вывод очевиден:

«Существующий космос оформленной энергии, включая то, что мы знаем как материю, имеет очертания и суть, абсолютно невозможные для усвоения человеческим мозгом; и чем мы больше узнаём о нём, тем больше мы осознаём этот факт. Всё, что мы можем сказать о космосе, что он не содержит никакого очевидного центрального принципа, подобным образом можно и физическому мозгу земных млекопитающих приписать атрибут просто земного и биологического феномена, называемого осознанной целенаправленностью. То, что мы создаём, даже самые радикальные концепции релятивистов, настолько незначительная и преходящая часть этого… что все представления определённых отношений, имён и судеб, выраженных в человеческом поведении – всего лишь рудиментарные мифы». (Г.Ф. Лавкрафт, письмо Фрэнку Белкнапу Лонгу, 20 февраля 1929 года; цитируется по книге С. Джоши «Г.Ф. Лавкрафт. Жизнь».)

Общеизвестно, что понимание отличается от ощущения, и Лавкрафт, в конечном счёте, был художником, а не учёным, несмотря на его ранние амбиции стать астрономом. Результатом стал собственный миф Лавкрафта, иллюстрируемый в соответствии с его описанием изначальной сущности, Азатота:

«Тот последний бесформенный упадок преисподнего беспорядка, который богохульствует и пузырится в центре бесконечности, – безграничный демонический султан Азатот, чьё имя ни одни губы не смеют громко произнести, кто жадно терзает в невообразимых, тёмных чертогах вне времени под приглушённое, исступлённое биение жутких барабанов и тонкий, монотонный вой мерзких флейт, под чей ужасный грохот и свист медленно, неуклюже и абсурдно танцуют гигантские боги предела, слепые, безмолвные, тёмные, безумные Другие Боги, чьей душой и посланником является Ньярлатхотеп». («Поиск Во Сне Неведомого Кадафа»)

Эта концепция далее разъяснена Лавкрафтом в его сонете из цикла «Грибы с Юггота»:

XXII. Азатот

«В бессмысленную пустоту меня направил демон,

От ярких скоплений пространства, имеющего размер,

До тех мест, где ни время, ни материя не простирались предо мной,

Но только Хаос без формы и предела.

Здесь безразмерный Господин Всего бормотал во тьме

Вещи, о которых он грезил, но которые не мог понять,

В то время близ него бесформенные летающие создания трепетали и били крыльями

В слабоумных вихрях, раздувающих потоки лучей.

Они танцевали безумно в звуках высокого, тонкого воя

Надтреснутой флейты, сжатой в чудовищной лапе,

Откуда текли бесцельные волны, случайное соединение которых

Давало каждому хрупкому космосу свой вечный закон.

«Я – Его Посланник», - сказал демон

И с презрением ударил Хозяина по голове».

Хотя и наделённый в произвольно теистической форме персональным именем и титулами, вроде «демонического султана» и «Господина Всего», Азатот является своего рода анти-богом. Это не говорит о том, что он также и дьявол. Правильнее назвать его идиотом, чьи бессмысленные трели на флейте случайно дают начало целым вселенным. Лавкрафтовское описание Азатота использует наше детское представление о Боге, находящемся во всех вещах, и ниспровергает его образ, наделяя самым существенным атрибутом механистического материалистического мировоззрения – полным отсутствием осознанной цели.

Известно, что Лавкрафт создал искусственную мифологию как фон к его рассказам, сюжеты которых часто сосредоточены на религиозных сектантах, таких как Секта Звёздной Мудрости или Эзотерический Орден Дагона. Август Дерлет использовал этот аспект творчества Лавкрафта в выдуманном им впечатляющем названии «Мифы Ктулху». Вместо того, чтобы видеть в «Мифах» лишь второстепенную информацию Дерлет взял на себя задачу привнесения их в основу рассказов. Но мне нравится, как Дерлет сделал это, потому что Мифы Ктулху предвещают мой тезис о том, что рассказы Лавкрафта имеют подлинную религиозную ценность для современных читателей.

Чтобы объяснить, что я под этим подразумеваю, сначала я должен немного отвлечься и поговорить о природе и функциях мифа.

Примитивный Разум

В известном эссе «Сверхъестественный ужас в литературе» Лавкрафт говорит о постоянной притягательности историй о потустороннем:

«…в целом все условия дикой низшей жизни пробуждали в человеке ощущение сверхъестественного, и не следует удивляться тому, как основательно наследственная память пропитана религией и суевериями. Это явление - как самый обыкновенный научный факт - должно, в сущности, рассматриваться в качестве постоянного, ибо тут задействованы и подсознание, и инстинкты; и, хотя беспрерывное противостояние ареалу неведомого насчитывает уже тысячи лет, большая часть внешнего космоса все еще является неиссякаемым источником таинственного, да и перешедшие к нам властные наследственные ассоциации не оставляют без внимания объекты и явления, которые когда-то были сочтены таинственными, пусть даже теперь мы можем многое объяснить. Более того, существует объективная физиологическая фиксация давних инстинктов в нервной природе человека, которая придаёт им поразительную подвижность, пусть даже сознание полностью отрицает чудеса».

Сравните это с объяснением Джозефа Кэмпбелла относительно постоянной важности мифа в целом:

«Мифологические символы касаются и оживляют центры жизни, находящиеся вне досягаемости рационального толкования причин и отторжения. Формы опыта жизни в мире света были поздними, наиболее поздними событиями в биологической предистории нашего вида… Открытие глаз произошло только после первого принципа всего органического бытия («Сейчас я съем тебя; сейчас ты ешь меня!»), который действовал на протяжении многих сотен миллионов столетий, и, не уничтоженный тогда, неуничтожим и сейчас – несмотря на то, что наши глаза могут убедить нас раскаяться в этой чудовищной игре». («Творческая Мифология»)

Кэмпбелл и Лавкрафт могут показаться странными компаньонами. По темпераментам они, безусловно, отличались: самодовольный гуманизм Кэмпбелла и уважительное отношение к чувственным аспектам человеческого мышления полностью контрастируют со склонностью Лавкрафта к скепсису и пессимизму относительно человеческой натуры. Однако, эти отличия не столь велики, как вы можете себе это представить. Кэмпбелл, изучая гуманитарные науки, был приверженцем веры в научный метод и необходимость признания научных открытий и включения их в наше мировоззрение. А очарованность Лавкрафта мифологией распространялась вплоть до практики языческого поклонения в его детстве; даже будучи взрослым он читал классику сравнительной мифологии, например, «Золотую Ветвь» Фрейзера.

Упоминая Фрэйзера, Кэмпбелл говорит следующее о его работе:

«Читая большую и заслуженно известную «Золотую Ветвь» сэра Джеймса Фрэйзера, первое издание которой появилось в 1890 году, мы знакомимся с типичными для девятнадцатого века взглядами автора, который верил в то, что мифологические предрассудки будут полностью опровергнуты наукой и навсегда позабыты. Он видел основу мифа в магии, а основу магии – в психологии. Его психология, однако, была чрезвычайно рациональна и недостаточно внимательна к более глубоким, иррациональным импульсам нашей натуры. Фрэйзер предполагал, что как только традицию или веру посчитают неблагоразумной, она может тут же исчезнуть. Насколько он был не прав, можно увидеть на примере любого профессора философии, играющего в кегельбан: посмотрите, как он закрутится и повернётся после того, как мяч покинет его руку, чтобы сбить стоящие кегли». (Джозеф Кэмпбелл, глава «Воздействие науки на миф» из книги «Мифы живут»).

Но почему мифические или магические взгляды настолько распространены среди современных, образованных людей? Имеем ли мы дело со способностью, которая есть лишь возврат к тому, что было полезным однажды, но теперь – не более полезно, чем аппендикс? Или мы действительно имеем дело с полезным и действительно существенным аспектом человеческого знания?

Создание Реальности

В том же самом эссе Кэмпбелл описывает взгляд на значение мифологии К.Г. Юнга:

«Наше направленное вовне сознание, обслуживающее ежедневные потребности, может потерять контакт с (нашими) внутренними силами; и правильно прочитанные мифы, как утверждает Юнг, являются средствами для возвращения этого контакта. Они говорят с нами на образном языке энергий души, чтобы стать познанными и слитыми с нашими жизнями, на языке тех энергий, которые имеют происхождение в духовной вечности человека и представляют собой ту родовую мудрость, с помощью которой человек прошёл сквозь тысячелетия. Поэтому они не были и никогда не смогут быть заменены научными открытиями, имеющими отношение скорее к внешнему миру, чем к глубинам, в которые мы входим во сне. Мы можем научиться как познать и прийти к компромиссу с величайшим горизонтом нашего собственного, более глубокого, более мудрого внутреннего «Я». И аналогично, общество, хранящее и поддерживающее свои мифы, будет вскормлено впечатляющими, неисчерпаемыми уровнями человеческого духа». (Джозеф Кэмпбелл, глава «Воздействие науки на миф» из книги «Мифы живут»).

Юнг не был тем, кого обычно называют мыслителем от науки. Несомненно, он очень доверял психическим и оккультным феноменам, которые в детстве так поразили Лавкрафта. Так или иначе, сомнительно, что Лавкрафт смог бы принять идею, что наше подсознательное может быть более мудрым, чем наш рациональный, аналитический ум.

Однако вам не нужно идти так же далеко, как и Юнгу, чтобы увидеть некую позитивную ценность в мифических взглядах. Один из наиболее влиятельных авторов в области когнитивистики, Эдвард де Боно, говорит в своей книге «Механизм Мышления» так:

«Эти креативные и комбинирующие свойства памяти приводят к искусственному миру, который получен из реального, но не параллелен ему. В этом искусственном мире информация организована яснее и удобнее. Если не существует такой структуры, то она неизбежно возникает. Создание антропоморфных богов может быть необходимым для организации информации о временах года, погоде, свойствах зерновых культур. Эти организованные шаблоны, которые находятся в памяти, – мифы. Мифы, прежде всего, являются потребностью, а не удобством».

Возможно, де Боно выходит за рамки того, что было определённо выяснено неврологией. Эта область науки ежедневно приносит потрясающие открытия, но в настоящее время никто не может сказать, что мы имеем нечто большее, чем оголённые наброски того, как мозгу удаётся делать ясным мир, состоящий из того потока данных, который его наполняет. Целая книга по неврологии сновидений, выпущенная недавно («Спящий мозг» Дж. Алана Хобсона) обращается к крайне скользким вопросам: «для чего нужны сновидения?», «что за функцию, делающую их столь ценными, они выполняют?» Всё же феномен настолько универсальный у млекопитающих, требующий значительных расходов энергии, конечно, мог и не развиваться, если он не обеспечивал бы некоторое существенное преимущество для выживания.

Мифический образ мышления имеет очевидное родство со сновидением, содержащим сюжеты, наполненные фантастическими элементами и временным отстранением от реальности, которые удивительным образом субъективно ощущаются как значительные и необходимые. Если мне позволят поразмышлять, то мне кажется, что роль сновидения и мифа заключается в ассимиляции осознанного знания и опыта к более глубокому уровню, где живут наши инстинкты. Именно эти инстинкты фактически управляют нашими поступками, и знание, которое не ассимилируется к этому уровню, имеет тенденцию становиться неуместным для нашего повседневного поведения. Я предполагаю, что Мифы Лавкрафта выполняют именно такую функцию, даже если и сам Лавкрафт не замышлял их с подобной целью.

Бессмертные Мифы

Снова Книга Бытия, о происхождении человечества:

«И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над зверями, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над зверями, и над птицами небесными, и над всяким скотом, и над всею землею, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле».

Сравните это с описанием, данным Лавкрафтом:

«Именно под водой звездоголовые впервые создали земных существ – сначала для пищи, а потом и для других целей, – создали давно им известными способами из доступных и подходящих субстанций. Особенно плодотворный период экспериментов начался после поражения их многочисленных космических врагов. Прежде звездоголовые делали то же самое на других планетах, производя не только биологическую пищевую массу, но и многоклеточную протоплазму, способную под гипнозом образовывать нужные временные органы. Так они получали идеальных рабов для тяжелой работы. В своем наводящем ужас "Некрономиконе" Абдула Альхазред, говоря о шогготах, намекает именно на эту вязкую массу, хотя даже этот безумный араб считает, что они лишь грезились тем, кто жевал траву, содержащую алкалоид. После того как звездоголовые Древние синтезировали достаточное количество простейших организмов для пищевых целей и развели сколько требовалось шогготов, они предоставили возможность прочим клеточным соединениям развиваться далее самим, превращаясь в растительные или животные организмы. Впрочем, виды, им чем-то не приглянувшиеся, безжалостно уничтожались». («Хребты Безумия»)

В то время как первое из двух этих описаний явно льстит, обращаясь к нашему чувству собственной важности, последнее – намного более актуально для современного читателя. Примите во внимание, что мифическое мышление имеет тенденцию всё персонифицировать. Как подобное мышление может выразить теорию о том, что мы были созданы лишь безликими силами? В этом случае Лавкрафт выбирает несколько иной путь, чем тот, который он выбрал в мифе об Азатоте. Создатели в этом случае описаны как сознательные, целеустремлённые существа, но мы рассматриваемся как всего лишь случайный, побочный продукт их деятельности. И снова наша инстинктивная или, возможно, просто хорошо внушённая тенденция приписывать явления божественному повелителю была использована как своего рода крючок, чтобы завладеть примитивными чувствительными участками нашего ума; затем внимание было переориентировано на путь, который более совместим с научно-рациональным мировоззрением.

Примечательно, что традиционное религиозное представление о нашем центральном значении для мира и для Бога – всё ещё основное для большинства людей во всём мире. Как это возможно ?

Миф возникает как способ соединения в удобную последовательную модель отдельных частей информации, полученной из окружающей среды. Но как только миф возник, он становится способом видения мира. Мир рассматривается через миф и поэтому имеет тенденцию укреплять этот процесс… Бегство от удобных мифов, организованных памятью, появляется тогда, когда эти мифы находятся в противоречии с фактическим опытом. Наука – это такой способ специально организованного опыта, который мог бы находиться в противоречии с мифами и мог бы разоблачать их. В этом процессе будут рождены новые мифы. Миф или гипотеза почти всегда проживают дольше своей практической пригодности и сдерживают более лучшую интерпретацию доступной информации, но это – небольшое ограничение, маленькая цена, которую каждый должен платить за полноценность системы мифа… Но есть мифы, которые не могут быть разрушены опытом. Это может быть или потому, что содержание мифа является не поддающимся проверке обычным опытом, или потому, что структура мифа предполагает превращение в основу мифа его же разрушенного основания. (Эдвард де Боно «Механизм Мышления»)

Одна проблема состоит в том, что наукой в нашей культуре занимается только интеллектуальная элита, и их открытия для большинства людей – лишь бесконечные слухи, но не личный опыт. Другая проблема – в том, что наша религия долго была основой веры, превращённой в институт, а не основой личного исследования и открытия, и что богословы долго посвящали себя иммунизации своей веры от рациональных вопросов. Как гласит известное заявление Тертуллиана « Credo quia absurdum » - «Верую, ибо это абсурдно».

Но самый важный пункт – то, что мифы не могут быть разрушены, но только заменены. Как говорит де Боно:

«Мифы не могут быть разрушены очевидным наблюдением, так как они – организованная в памяти модель, а любое внимание к модели лишь укрепляет её. Миф может быть разрушен только через невнимание, которое позволяет ему атрофироваться так, чтобы могла возникнуть по-новому организованная модель. Невнимание или пренебрежение обычно возникает тогда, когда миф пережил свою практическую ценность». (Эдвард де Боно «Механизм Мышления»)

Тревога многих учёных, почувствовавших современную популярность псевдонауки и суеверий привела к организованным попыткам разоблачения, таким как периодическое издание «Скептический Опросник» и книга Карла Сагана «Посещаемый Демоном мир». Но, в отличие от корректного де Боно такие попытки лишь сосредотачивают внимание на самих мифах, от которых они стремятся избавиться. Многое, вероятно, было достигнуто с помощью презентаций, наподобие телесериала Сагана «Космос», который представлял современную космологию в понятиях квази-религиозного страха; или просто убедительной фразой, например, придуманный Ричардом Доукином «Слепой Часовщик», воплощающий абстрактную идею эволюции в понятном образе.

Также примечательно, что человеческая вера может быть весьма поколеблена верховными сущностями потустороннего мира. Современные авторы нью-эйджевого толка, кажется, понимают это интуитивно, и часто приписывают собственные идеи вымышленным персонажам, которые изображаются представителями традиционного или эзотерического знания («Дон Хуан» Кастанеды). В популярной науке ту же роль играет Стивен Хоукинс, лишившийся из-за болезни большинства возможностей обычной жизни, но обретший силу исцелять раны и провидческий дар. Этот психологический дар, наряду с его значительными способностями физика и писателя, позволил ему иметь необычайно глубокое воздействие на общественное мнение.

Лавкрафт скорее всего тоже натолкнулся на этот принцип, и действительно, в его творчестве мы находим легендарные древнейшие знания, приписанные безумным провидцам вроде Абдула Альхазреда, автора редкого и запретного «Некрономикона». В более поздних «Мифах», сочинённых друзьями и поклонниками Лавкрафта, сам Лавкрафт часто изображается пророком, чья ранняя смерть была подстроена тёмными силами, потому что он слишком много знал.

Творческая мифология

Так как формы религии устойчивы к изменениям, а науки выражены в специальных терминах, в нынешние времена должен быть творческий художник, играющий весьма важную роль в создании новых мифов, чтобы помочь нам усвоить наши изменившиеся знания о мире. Джозеф Кэмпбелл так говорит в «Творческой мифологии»:

«…Полностью новый тип нетеологического откровения, великой возможности, великой глубины и бесконечного разнообразия становится актуальным духовным проводником и структурирующей силой цивилизации… В контексте традиционной мифологии символы представлены в социально утверждённых обрядах, в которых индивидууму необходимо переживать, или индивидуум будет притворяться, что переживает определённое понимание, чувства и убеждения. С другой стороны, в том, что я называю «творческой» мифологией, этот закон полностью изменён: индивидуум имел опыт собственного закона, ужаса, красоты или даже обычного опьянения, который он стремится передать с помощью знаков. И если у такого понимания была определённая глубина и смысл, то послание будет иметь ценность и силу живого мифа для тех, кто получает его и отвечает на него с искренней признательностью».

До этого момента мы предлагали своего рода теорию эстетики, которая могла быть применена ко всей современной литературе. Теперь мы можем сделать паузу и спросить, какие специфические особенности имеются в творчестве Лавкрафта, поскольку я утверждал, что оно есть наиболее существенный миф 20-го века? Вот эти особенности:

1) Тревога, вызванная преобладанием в начале 20-го столетия силы, которая непрерывно движет нашим постижением необъятности и странности вселенной, и в то же время непрерывно преуменьшающая значение этого, остаётся для человеческих существ во всеобщей схеме вещей. Эта тема находит многократное выражение в прозе Лавкрафта, в её эпических описаниях цивилизаций и форм жизни, которые приходили и уходили в течение геологических эпох. Что ещё более важно, так это то, что его творчество расширяет наше сознание и неоднократно направляет его к непознанному. Это важно из-за центрального принципа науки, который редко принимается во внимание. Нам может быть известно о существовании непознанных вещей, лишь когда они находятся за пределами вещей, которые мы действительно знаем. Но пределы известных вещей увеличиваются, поэтому важность неизвестных, которые находятся за гранью, всегда мучает нас и пробуждает те чувства, которые Лавкрафт любил называть «предвкушение опасности».

Существует способность для выражения этой тревоги с помощью пути, который глубоко резонирует на инстинктивных, архетипических уровнях человеческого сознания. Творчество Лавкрафта редко читается как простая аллегория. Каждое из его творений наполнено образной и атмосферной яркостью, затрагивающей душу наподобие глубинной бомбы. Ни у кого доселе не было и уже не будет сущностей, созданных с такой странностью, которая несёт на себе печать неизбежной убеждённости подлинного опыта.

2) Безупречная структура. Несмотря на очарованность наукой, в своём искусстве Лавкрафт ориентировался на модели девятнадцатого и восемнадцатого веков. Он был способен видеть дешёвое уродство модернизма, который жертвует всем порядком, мастерством и гармонией ради цели того, что кажется новым, другим, модным или политически корректным. При этом он не прибегал к соотносящейся с самой собой ограниченности, умаляеющей жизнеспособность значительной части современной литературы. В своём толковании Лавкрафт схож с мастерами прекрасной колониальной архитектуры, которой он так восхищался – он строит устойчивый фундамент и сочетает его со стилем, функционирующим так, чтобы каждый элемент мог участвовать в гармоничном и полезном целом.

3) Совместное авторство. Хотя некоторые и утверждали, что Лавкрафт не пытался создать коллективную мифологию, факты говорят об обратном. Несомненно, он включал в собственное творчество создания своих друзей и помогал другим создавать произведения, использующие его концепции. «Мифы» производят впечатление уникального явления в современной литературе, потому что они содержат такое количество идей, которые превысили бы возможности самого выдающегося автора. Если бы наследие Лавкрафта попытались систематически признавать собственностью Ктулху, Альхазреда и других, то едва ли можно себе представить, что эта совершенно немыслимая затея имела какой-либо результат. Вот одно из определений мифа: миф – это история, пересказанная столь большим количеством авторов, что она стала достоянием целой культуры или сообщества, но не одного человека. В этом смысле Мифы Лавкрафта разрослись до действительно мифических пропорций, по сравнению с любым другим творением современности.

Вне Границ

Рассказав о достоинствах Лавкрафта в мифических терминах, мы сделаем паузу и скажем об ограничениях в его творчестве. Для начала, позвольте отметить, что Кэмпбелл и другие философы различают по крайней мере четыре функции мифологии. Первые две вполне можно адресовать к творчеству Лавкрафта:

«Первая функция мифологии – согласовать бодрствующее сознание и mysterium tremendum et fascinans («тайна устрашающая и одновременно очаровывающая» - лат., прим. переводчика) этой вселенной как она есть, вторая функция – дать объяснённое и полное представление об этом, ориентируясь на современное сознание». (Джозеф Кэмпбелл «Творческая Мифология»)

Однако, третья функция – навязать моральный закон, ощущение того, как мы должны вести себя в пределах общества. Творчество Лавкрафта вообще не обращается к ней. Четвёртая функция – развитие в индивидууме состояние самопознания или реализации врождённого потенциала также является совершенно неразработанной в его произведениях.

Можно подвергнуть сомнению тенденцию Лавкрафта видеть всё в мрачном свете, как и его склонность подвергать пессимистическому сомнению открытия, которые не актуальны для человеческих ценностей. Относительно этой тенденции Лавкрафт говорил следующее:

«Лишь немногие действительно свободны от ежедневной рутины, чтобы откликнуться на послания извне; обычные чувства и события, или совместные сентиментальные искажения таких чувств и событий, будут всегда занимать первое место в представлениях большинства людей; возможно, это закономерно, так как, безусловно, эти обычные дела составляют основную часть человеческого опыта».

Такое ощущение, что Лавкрафт идёт дальше, чем ему необходимо для подчёркивания ограниченных возможностей и для обращения к сверхъестественному. Литература ужасов не нуждается в оправдании. Существует форма искусства, обращающегося непосредственно к центральной загадке человеческого существования, от которой проистекает значительная часть ослабевших религиозных догм и философское осмысление жизни в 20-м веке, вызывающее тревогу. Известно, что мы, как и животные, наиболее сильно мотивированы выживанием, но, как мыслящие существа, мы осведомлены, что должны умереть. Призраки, вампиры и другая жуть, вроде навязчивой идеи Лавкрафта об упадке, все они являются частью нашего столкновения с собственной смертностью. Не всему искусству требуется одержимость этим фактом, но наиболее убедительное искусство и наиболее правдивое будет касаться этой темы.

Пессимизм – это отдельная история. Ужас – всего лишь один из многих возможных эмоциональных откликов на современную научную космологию. Совершая недавнюю поездку по местам Новой Англии, которые посещал Лавкрафт, мне удалось полежать на Древнем Могильном Холме в Марблхэде ночью, в окружении надгробий, пристально вглядываясь вверх на непостижимо широкий и далёкий пантеон звёзд. Если некий опыт был проведён с расчётом получить ощущение незначительности и ничтожности, пугающей потерянности в непостижимой пустоте пространства и времени, то он должен быть именно таким. Но меня этот опыт не впечатлил. Важность такого опыта, так или иначе пропорциональная пределам суждений, – это патетическое заблуждение; как отметил Терренс МакКенна, мы сами – самый сложный и плотно организованный феномен, который мы пока что обнаружили во вселенной. То, что такая безличная вселенная должна была создать сознательные существа, чтобы созерцать себя – это, конечно, удивительная вещь, по своей природе внушающая благоговейный страх, а не простое опасение. То, что мы можем постигнуть, по крайней мере, частично, те качества закона, который охватывает вселенную и организовывает её, - величайший дар, который только можно вообразить, и своего рода волшебный ключ к постижению вечного.

Я назвал Мифы Лавкрафта мифом 20-го века. Новый тип понимания, созданный открытиями принципов сложности и самоорганизующихся свойств материи, неизвестными во времена Лавкрафта, показывает нам, что является неизбежной, а не случайной частью нашей вселенной и должен сформировать основу мифа 21-го столетия. Позвольте надеяться, что это знание найдёт пророков, хотя бы наполовину столь же красноречивых как Лавкрафт, чтобы донести это знание цельным до каждого из нас.

© 2004-2005 | www.templeofdagon.com |

© Перевод: Frater V, 2006